Как-то раз морозной февральской зимой я прошел пешком 250 км, от Бугульдейки вдоль западного берега, потом вдоль Ольхона (его восточный берег), до мыса Хобой, потом пересек Байкал до Усть-Баргузина. Оттуда в Улан-Удэ, в Москву и домой, в Ростов.
До Ольхона был просто чистый лед. Вдоль Ольхона количество заснеженных участков увеличивалось. После Хобоя и до Усть-Баргузина — только снег, но неглубокий. В день проходил 25-30 км по любому покрытию. Удобнее всего, конечно, по чистому льду. В цепочных кошках, что были у меня идти по чистому льду очень комфортно, как по асфальту. Что не взял лыжи — на мой взгляд правильно. Из 10 дней на лыжах идти можно было бы эффективно — 2 дня. Еще один день — да, но с постоянным пересечением зон дробления, торосов. На велосипеде — тоже можно было, от Листвянки до Ольхона, повторюсь, чистый лед.
Моя поездка на Байкал была подобна часовому механизму с некоторым количеством шестеренок, находящихся в соединении друг с другом. Они должны были провернуться последовательно и согласовано. Приехав на дешевом автобусе в Москву, я перевез рюкзаки (большой и маленький) с Комсомольской площади на Павелецкий вокзал, оставил их в камере хранения и съездил к владельцу небольшого интернет-магазина за санками. Хорошие, прочные экспедиционные санки «Арктика». Мы пользовались такими на Шпицбергене, да оставили их там – оплата перевеса багажа превышала их стоимость. Позже, в Домодедово, я перекомбинировал свои грузы чтобы достичь нормы оплаченного веса багажа (20 кг рюкзак+санки, 7 кг ручная кладь, да еще несколько килограммов по карманам, включая немаленький кусок сала).
Следующий – стратегический – поворот зубчатых колес был рано утром в Иркутске. Меня должен был встретить в аэропорту водитель, вручить купленный им заранее газ и отвезти в Бугульдейку. Все сработало как по часам. Водитель был так любезен, что даже взял с собой из дому термос с чаем, и мы дважды выпили по чашке – первый раз на перевале, на границе Ольхонского района, где останавливаются все водители, побурханить и покушать поз/буузов – так в Бурятии называют манты, и второй раз перед тем, как он оставил меня на промерзшем и обледенелом берегу Байкала в поселке Бугульдейка.
Около полудня я сделал первый шаг. Весь основной груз был в санях, на мне был небольшой рюкзак, который я использовал, в основном, как систему для прикрепления веревок. Да и спине теплее.
Первые дни я шел в основном по чистому льду, примерно метровой толщины, с редкими островками плотного снега и редкими неширокими трещинами. Лед обычно был покрыт примерзшими к нему снежинками, так что при движении, помимо хруста вгрызающихся в него при каждом шаге кошек, я постоянно слышал сзади, от моих саней, свистящие и шипящие звуки в разном сочетании. Темп был высоким, в голове крутилось что-то вроде вот этой вещицы Чака Берри 
Под трещинами я имею в виду не зияющие, открытые трещины, куда, допустим, можно угодить ногой или уронить фотоаппарат или мобильный телефон (таких было исчезающе мало), а некие зоны трещиноватости, шириной от нескольких сантиметров до нескольких метров (и позже, особенно в районе Ольхона, десятков метров). В зависимости от тектонического типа трещины (сдвиг, раздвиг, надвиг, поддвиг), ее края выглядели соответственно. Иногда образовывались цепи торосов, через которую я проходил, вначале с некоторым сомнением, позже более смело, если не сказать нагло. Иногда (в случае надвига-поддвига) разница в уровне двух частей трещины составляла до одного метра перепада, и часто на поверхности нижележащего края плескалась вода.
Все это великолепие было живым. Байкальский лед непрерывно дышал, двигался, ухал, громыхал, взрывался неожиданной подвижкой. Иногда этот грохот был только акустическим – он не выражался ни в каком видимом движении. Иногда можно было заметить как изменила положение или рухнула огромная прозрачная льдина, торчащая до этого вертикально, как ледяная буква в слове «вечность». Иногда при смыкании неширокой трещины в воздух взметывался фонтан воды, и, упав на поверхность льда, разливался лужей и мгновенно замерзал.
Я не жалел, что не поехал на велосипеде, хотя по такому льду, как первые сто километров, можно было их, собственно, и проехать за один день. Меня захватило бы движение, и я не смог бы в этом случае отдать должное фантастическим ледяным узорам. Более всего на ум приходило слово «космос».
Байкальский ледяной Κόσμος в отличие от χάος, представлял собой сложный и гармоничный мгновенный отпечаток неведомого мне порядка.
Газовые пузыри, разнонаправленные и многослойные трещины, отражали скрытую кристаллическую жизнь, движущей силой которой был ежедневный ход солнца, тектоника байкальского рифта и знаменитые байкальские ветра. Их много, они разные по характеру, но все легендарные. От славного баргузина до коварных горных ветров, включая печально известную Сарму, погубившую в начале прошлого века в одночасье около 200 человек.
На ночевку я обычно становился ближе к берегу – в поисках защиты от ветра, и для осмотра береговых скал, как самих по себе, так и покрытых ажурными ледяными корками, называемыми на Байкале сокуй.
Интересно, что так же называется у коренных народов Сибири меховая одежда с капюшоном. То есть в данном случае «сокуй» означает что-то вроде «ледяной плащ».
Закрепить палатку можно было только с помощью альпинистских ледобуров, да еще и не каждого из них. С момента остановки до момента, когда я залезал в спальник, обычно проходило около 2 часов. Обычные хозяйственные дела. Поставить палатку, подготовить лед на вечер и на утро, запустить газовую горелку, покайфовать несколько минут просто так, потом начать топить лед, поужинать из двух блюд (мгновенный супчик плюс мгновенное пюре или лапша) с салом и колбасой, залить термос чаем, тщательно выложить на каримат всю имеющуюся одежду, перчатки, бахилы, расстелить на всем этом спальник, залезть в него и ждать утра.
Утром аккуратно высунуть руку из спальника, мисочкой соскрести со стенок палатки изморозь, пока она не перешла на одежду, натопить воды, позавтракать овсянкой и с некоторым содроганием (на улице еще довольно холодно) выползти наружу — наблюдать восход солнца.
Одна из моих ночевок мистически случайно оказалась мной устроена прямо у подножия мраморного утеса Саган Заба с его древними рисунками, включая как обычную охотничью дичь, так и рогатых людей. Пришельцев? Ушельцев? Обычных сибирских шаманов? Я приближался к Ольхону, сердцу байкальского шаманизма…
На подходе к проливу Ольхонские ворота тектоника, как и ожидалось, достигла некоторого накала. Грохотало и трясло чаще, чем обычно. Один раз, когда я шел по потрескивающему, напряженному участку льдины (так потрескивает пластмассовая линейка, которую вы сгибаете, перед тем, как сломаться) и при каждом ударе победитовым наконечником палки по льду – иначе, без удара, палка лишь слегка царапала лед, не закрепляясь в нем – от наконечника палки во все стороны разбегались микротрещины, при очередном моем шаге льдина с соответствующим звуком треснула прямо под ногой. Аналитическая часть меня еще только начала выговаривать свое «Ой-йо», а практическая часть сделала два быстрых шага, да еще поддала дополнительно вперед плечами лямки рюкзака, к которым были присоединены санки, и мы с санками моментально оказались на другом берегу трещины и продолжили путь, ощущая постфактум некоторое поступление адреналина.
Ольхон – самый большой из 26 островов Байкала, длина его около 70 км. Его восточный берег, вдоль которого я шел, почти на всем протяжении обрывается к Байкалу крутыми или отвесными утесами, а западный – полого спускается к теплым и мелководным заливам Малого моря.
Географически, поэтически и эзотерически это центр Байкала. По преданиям именно сюда спустился с неба Хан Хутэ баабай, здесь в образе белоголового орла-беркута живет его сын, Хан Шубу нойон, первым получивший от тэнгриев шаманский дар. Шаманизм развит у народов Сибири, Дальнего Востока, вплоть до Алеутских островов, Юго-Восточной Азии и Африки. Шаманом нельзя стать по своей воле, но лишь по воле духа, вселяющегося в человека. Пройдя обряд первичной инициации и последующие ступени обучения-посвящения, говорят их число 12, шаман становится как бы посредником между миром людей и потусторонним, магическим миром духов, он получает способность путешествовать по мировому дереву, корни которого находятся в нижнем мире, ствол и ветви – в среднем, населенном людьми, а крона – в верхнем мире. Помогают ему в этом духи предков, тотемные животные (для шаманов Ольхона это орел) и растения-помощники.
Я думал об этом, пока двигался вдоль Ольхона. Погода перестала меня баловать. Когда я огибал мыс Ижимей, на меня просто-таки набросился жесткий встречный ветер. Неудивительно, это хозяин Ижэн (эжэн) показывал свою силу. Священная для бурятов вершина горы, слагающей мыс Ижимей, имеет максимальную для Ольхона отметку и именно от подножия этого мыса круто вниз, под углом почти 45 градусов, его скальное основание спускается к максимальной для Байкала глубине в 1642 метра. Через пару дней, пересекая Байкал, я заночевал почти в точности над этой отметкой.
Но сперва я должен был посмотреть на мыс Хобой. Красиво. Но очень людно. Это как бы пуп всего Ольхона, так что я там наблюдал несколько джипов, пару УАЗов, пару мотоциклов, костер из картонного ящика на льду и человек пятнадцать содержимого этих автомобилей. Я от этого успел отвыкнуть, мне не понравилось.
Вокруг скалы Хобой кружили вОроны. Их крики я слышал вечером, укладываясь спать, а также утром, вместе с хлопаньем крыльев в непосредственной близости от палатки. Я объяснил им, что пока что еще нет и пообещал оставить немного изюма – собственно, я делал это регулярно, на ночевках и на коротких дневных остановках. Но кроме вОронов я слышал резкие одиночные крики большой хищной птицы. С этим гостем надлежало быть более почтительным и я добавил к подношению немного дефицитного чернослива.
Итак, продолжая вращение зубчатых колес сансары, я повернул круто вправо, по направлению к Усть-Баргузину там, где заканчивается Ольхон и ширина Байкала максимальна – около 80 км. Тем не менее далеко на горизонте виднелся серо-синей полоской контур полуострова Святой нос. Мой курс был на его нижнее изголовье. Погода испортилась. Ольхон не хотел отпускать меня. Первый день перехода я преодолевал несколько сот метров зоны торосов при почти полном отсутствии видимости. Метель и туман. К вечеру, впрочем, распогодилось.
На следующий же день схема поменялась. С утра погода была более-менее, но в районе полудня, когда я приблизился к нижнему изголовью, на меня обрушился сильнейший верховой ветер, к счастью, не в лицо, а слева-сзади. Обтекая Святой нос, этот ветер многократно усиливался, и в фокусе этой свистопляски оказался ваш покорный слуга. Часов в шесть вечера буря достигла пика, временами я испытывал некоторое удивление, чувствуя, что мое тело лишается веса и готово оторваться от твердой поверхности – землей ее не назовешь. Это было обычное удивление человека вдруг понявшего, что он может летать. Попытаться поставить палатку было бы интересной задачей, но я решил попробовать идти до заката, в расчете на то, что ветер уляжется. Так и вышло. Около 8 вечера ветер стал всего лишь сильным. Однако, перед тем, как ставить палатку, я счел за благо поставить на самостраховку ледобуром санки с грузом.
Эта буря была кульминацией моего похода. Как положено в пьесе, после этого была развязка, имеющая целью поставить на место все, что было до этого вовлечено в действие.
Я на снегоступах (последние пару километров) добрался до засыпанного снегом Усть-Баргузина с вмерзшими в лед судами, произнес в нужном месте заготовленную заранее реплику: «Добрый вечер, полагаю, это гостиница Синдбад?», отужинал в очень милом заведении, наутро был забран водителем маршрутки и доставлен в Улан-Удэ, где разместился в уютном хостеле (был, в частности, огромный диван и приличный бокал для бутылочки чего-нибудь такого) и занялся дегустацией местных блюд, как гастрономических, так и культурных. Понравился супчик под названием «бухлёр» и выставка в художественном музее, где соседствовали Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ремедиос Сиприано де ла Сантисима Тринидад Мартир Патрисио Руис и Пикассо (это один человек, ключевое имя — последнее), Михаил Шемякин и Никас Сафронов, кем бы вы его ни считали. Еще я съездил в Иволгинский дацан, но это отдельный разговор. Потом был длинный перелет, переезд из аэропорта на Казанский вокзал, дорожные разговоры в купе и вот я дома.
p.s. Такие вот картинки я фотографировал прямо из палатки.
Замерзла вода,
И лед разорвал кувшин.
Я проснулся вдруг.
p.s. Как я и говорил, оказавшись в Улан-Уды я не смог не навестить Иволгинский дацан. Вот в этом веселом и почти кукольном дугане находится Пандито Хамбо-лама XII Даши-Доржо Итигэлов. Это в получасе езды от Улан-Удэ, в поселке Иволгино, на территории дацана. Дацан — это именно бурятский термин, и означает нечто большее, чем просто храм. Это одновременно монастырь и университет. После 8 лет обучения студенты, получившие буддийское образование, принимают решение о принятии духовного сана и дальнейшей карьере, образовательной, медицинской, художественной или сугубо духовной.
В 1927 году, в возрасте 75 лет, собрав своих близких учеников, Лама Итигэлов сел в позу лотоса и попросил их исполнить буддийскую молитву «Благопожелание уходящему». Ученики удивились, что должны читать эту молитву живому человеку. Тогда Итигэлов начал читать молитву сам. А перед этим он оставил своим ученикам завещание: сказав, что уходит на тысячу лет, он попросил поднять его тело через 75 лет, чтобы убедиться, в том, что он жив. После исполнения ритуала Хамбо Лама Итигэлов умер, что и было засвидетельствовано по всем правилам буддистской традиции, и был погребен.
В 2002 году нетленное тело ламы достали из захоронения и поместили в саркофаг. Вызывает всеобщее удивление прекрасная сохранность тела вопреки времени и необратимости физического распада. Итигэлов по-прежнему сидит в той же самой позе лотоса, которую принял, медитируя, при уходе из жизни. Он не просто внешне узнаваем, но у него обнаружены все признаки живого тела: мягкая кожа без каких-либо оттенков гниения, сохранились на месте нос, уши, закрытые глаза, пальцы рук и так далее. Феномен такой нетленности, утверждают ученые, — первый в истории человечества.
Вы с легкостью найдете в сети информацию о жизни Итигелове до и после его ухода. Ухода из жизни или ухода в другую, настоящую жизнь — судить каждому. Есть мнение учеников, есть мнение ученых, есть мнение Его святейшества Далай-ламы XIV. «Многие буддийские монахи познают смерть, реально умирая во время медитации и таким образом освобождаясь от земного существования. Они могут медитировать десятки лет (и их тела не разлагаются). Пример тому — медитирующий лама в Бурятии, тело которого нетленно вот уже 81 год…»
Мне его увидеть не удалось — для простого народа его выносят восемь раз в году, по большим праздникам. Я ограничился тем, что прошел по территории, покрутил молитвенные барабаны и осмотрел главный дуган в сопровождении экскурсовода — человека в монашеской одежде, который прочитал мне вводную лекцию о буддизме в Бурятии и вообще. Я ходил за ним, как одна из вот этих ланей на крыше, которые, говорят, были первыми слушателями Будды, когда он впервые провернул колесо учения…
