Много песка

Возможно Гоби сейчас наиболее ненаселенное и дружелюбное место в мире. Много ветра, неба, камней и пустого пространства

Слушаем МакЛафлина — да почему бы его не послушать!

Вот короткие заметки о  поездке, состоящие из нескольких частей с эпиграфами, которые я буду использовать, как камертон.

Эпизод первый. Буря в пустыне.

Встречный поток превратился в плотную твердую стену звука, прорваться сквозь которую не представлялось никакой возможности… Однако в скорости была сила, и радость, и чистая красота.

Ричард Бах,
Чайка по имени Джонатан Ливингстон

На этот раз я выбрал для поездки неустойчивое, переходное время года, когда после 40-50 градусных зимних морозов, но перед 40-50 градусной летней жарой пустыня Гоби продувается весёлыми, бешеными, весенними ветрами. Говорят, скорость ветра достигает автомобильных скоростей. Благоверные туристы с форума Lonely Planet ни в коем случае не советуют ехать в Гоби в это время, потому что можно в течение нескольких дней не высунуть носа из юртового кемпинга,- мы ночевали в таком после того, как перелетели из Улаанбаатара в Даландзадгад, чтобы встретиться с водителем, который должен был забросить нас на 600 километров глубже, в самую середину Южной Гоби, и оставить там.

Могу только подтвердить, что ветер, породивший бурю, в которую мы попали, был такой силы, что во время порывов нёс в плотном желтом кружеве не только песок, но и мелкие камни. По счастью, он толкал нас в спину, буквально внося на довольно крутые горки и заставляя притормаживать на прямых участках. Фотографировать, не убивая фотоаппарат, я мог только во время кратковременных просветов.

Не хочу сказать, что я напевал во время урагана песенку Muse под названием Butterflies And Hurricanes, пожалуй, она слишком патетическая, и музыку, да и большую часть слов из моей головы в тот момент, определенно, выдуло ветром, но поэтический образ, содержащийся в названии точен.

Это я дописал позже — если говорить о музыке, скорее, это было « Learning to fly» Pink Floyd — что-нибудь вроде Can’t keep my eyes From the circling sky и так далее..

Потом ветер стал заходить немного сбоку, забавно было, летя внутри бури, видеть в десяти метрах впереди уже расплывающийся в песчаной мути силуэт одного из моих спутников, наклонённый под приличным углом к ветру. Потом оказалось, что мы пролетели развилку — как это часто бывает в пустыне Гоби — расходящуюся сперва под острым углом, так, что ты думаешь сперва, что это обычный вариант дороги, потом сходящийся снова, но ты несёшься дальше и понимаешь, что новая колея забирает всё сильнее в нежелательном направлении, и через некоторое время вынужден признать, что надо возвращаться на первоначальную дорогу.

Двигаться под прямым углом к ветру оказалось, учитывая парусность груженых велосипедов, практически невозможно, и мы остановились, но посреди почти совершенно плоского ландшафта, с едва выраженным сухим песчаным руслом. Тогда мы, подобно древним кочевникам, положили велосипеды, легли, забравшись в спальные мешки и постаравшись спрятать головы за задним колесом с рюкзаком. Ветер выл, то тонко — резонируя в спицах вращающегося с изрядной скоростью переднего колеса, — то хрипло, с аккомпанементом шороха очередной порции песка и мелких камней, засыпающих наши спальные мешки и просыпающихся в затянутое отверстие капюшона. Внутри спальника я тщетно пытался протереть глаза, засыпанные песком, руками, покрытыми коркой песка и салфетками, которые достал из кармана, полного песка.

Так мы провели около двух или трёх часов. Время превратилось в поток песка. Легко было представить духа пустыни, являвшегося некогда кочевникам в виде вращающегося вихря. Однако — или это был его аватар? — вместо джинна или ифрита к нам ниоткуда подошли две столь же недоумевающие лошади, походили некоторое время вокруг, поворачиваясь во время порывов по ветру и закрывая глаза, и исчезли. К вечеру ветер ослабел и можно было поставить палатки.

Назавтра всё было уже по-другому. Жаркий день, миражи, засыпанный песком колодец, из которого я вытащил ошалевшего живого зайца, и горсть сердоликов, которую я набрал, расхаживая в течение получаса на обрыве над долиной Нэмэгэт, куда мы приехали, чтобы посмотреть на кости тарбозавров, живших здесь 60 миллионов лет назад.

Эпизод второй, тени минувшего

…В глазах Больжи было заметно то выражение, с которым мы обычно смотрим на текучую воду или языки огня в костре, словно степь с дрожащими над ней струями раскалённого воздуха казалась ему наполненной тем же таинственным вечным движением, одновременно волнующим и убаюкивающим.

Леонид Юзефович, Самодержец пустыни

В книге, цитатой из которой я начинаю следующий эпизод, рассказывается об одном одновременно историческом и фантастическом персонаже, неразрывно связанном с историей Монголии, как неразрывно связана пустыня Гоби одновременно с миром людей и миром духов — о бароне Унгерне фон Штернберге. Его жизнь и смерть была загадочной и полной мистических предзнаменований. Богдо-Гэгэн объявил Унгерна Цаган-Бурханом и впервые со времен Чингиз-хана дал звание «великого командующего, возродившего государство, батора». Унгерн получил право носить халат желтого цвета, ему вручили рубиновый перстень со священным символом — свастикой, отныне ставшей отличительным знаком его воинов. Я упомянул о нём, поскольку Гоби — территория духов и дух барона Унгерна, несомненно, витает над бесконечными каменистыми равнинами в ожидании совершенного воплощения.

Это совершенно естественно. Там почти нет людей, следовательно там обитают духи. В том числе тени давно минувшего времени. Геолог, писатель и философ Иван Ефремов открыл в тех местах одно из крупнейших захоронений динозавров. Пишется Нэмэгэт, произносится монголами что-то типа Нымыхт. Перед переездом в эту долину мы максимально заправились водой — по 12 литров на человека. Включая дорогу это позволило нам провести там два дня, изучая налегке ее извилистые тайные ущелья.

По мере движения солнца, температура изменялась от ночных заморозков до дневной жары и вечерней прохлады, и оттенки песчаников, составляющих стены ущелья, и складывающих бесчисленных каменных демонов, тоже изменялись от дневных, выбеленных солнцем, до вечерних, красновато-желтых, с длинными тенями, и тёмно-сине-серых ночных, угрожающе подступающих со всех сторон к нашим палаткам. А где-то далеко в ночи, на неопределённом расстоянии были видны ряды костров, точно как в повести Пелевина «Чапаев и Пустота», когда Пётр Пустота с бароном Юнгерном был на прогулке во Внутренней Монголии.

Тот самый Пустота, который написал:

«Но в нас горит еще желанье,
туда уходят поезда,
и мчится бабочка сознанья
из ниоткуда в никуда».

Излишне говорить, что ни населенных пунктов ни каравана машин днём в том направлении не обнаружилось. Такие миражи в этих местах не редкость. Вот известный случай, произошедший с экспедицией Рериха:

Мы увидали на узком месте портшез, несомый четырьмя людьми в серых одеждах. В носилках сидел лама с длинными черными волосами и необычной для лам черной бородой. На голове была корона, и красное с желтым одеяние было необыкновенно чисто. Портшез поравнялся с нами, и лама, улыбаясь, несколько раз кивнул нам головою. Мы проехали и долго вспоминали прекрасного ламу. Затем мы пытались встретить его. Но каково же было наше изумление, когда местные ламы сообщили нам, что во всем краю такого ламы не существует.

Но это было единственное движение в ущелье. Днём ветер свистел наверху, на плато, там, где среди покрытого пустынным загаром жирно-черного базальтового щебня попадались красные сердолики, а в глубоко врезанном ущелье был стоячий, колеблющийся от жары воздух, и сухие даже своим названием саксаулы, и осыпающийся песок, и белые кости, то есть немногие проявления пустынной жизни. Самое время забраться на холмик и затянуть тихонько что-нибудь вроде «Лой Быканах» Бориса Борисыча.

Эпизод третий, литературный. Незримые спутники.

«Внутренняя Монголия называется так не потому, что она внутри Монголии. Она внутри того, кто видит пустоту, хотя слово «внутри» здесь совершенно не подходит. И никакая это на самом деле не Монголия, просто так говорят. Что было бы глупей всего, так это пытаться описать вам, что это такое.
— А как увидеть пустоту?
— Увидьте самого себя, — сказал барон»

Я постараюсь удержаться от искушения длинных цитат, вроде той, что выше, из Пелевина, но вот только названия глав из книги Альберто Моравиа «Письма из Сахары»: Дорога. Отчаяние и мираж. Мёртвые горы. Оазисы, как острова. Тонкий психолог, он во время короткого автомобильного путешествия по Сахаре всё очень точно понял и почувствовал, и про расходящиеся дороги и про песчаные дюны, напоминающие своими очертаниями линии спящей женщины.

Музыкальным фоном для этих строк прямо сейчас нечаянно оказалась та прелюдия Баха фа минор, что Артемьев аранжировал для Соляриса.

Тем временем подоспела следующая дорожка на моём проигрывателе. Willie Nelson, «On the road again«.

Следовательно рука тянется к книжной полке с Керуаком. Бродяги Дхармы.
Джефи ведомы были все детали тибетского, китайского, махаянского, хинаянского, японского и даже бирманского буддизма, но я сразу предупредил, что мне плевать на мифологию, на всяческие названия и национальный колорит буддизма, и что прежде всего меня интересует первая из четырех благородных истин Шакьямуни: «Жизнь есть страдание». А также до некоторой степени третья: «Преодоление страдания достижимо».

Обе эти истины легко постигаются в пустыне, и непременно в связке, как две стороны одной и той же монеты. Вот иллюстрация: длинная, жаркая дорога, мираж в конце, говорящий о том, что цель недостижима, но в то же время — синее небо сверху!

А вот и Николай Рерих, как без него!
«На привале поражает звонкое молчание тишины. Люди перестают ссориться, стираются все различия, и все без исключения впитывают красоту горного безлюдья. Сходятся самые неожиданные и разнообразные люди, ладакцы, кашмирцы, афганистанцы, тибетцы, асторцы, балтистанцы, дардистанцы, монголы, сарты, китайцы, и у каждого есть свой рассказ, выношенный в молчании пустыни»
Сложно подобрать музыку к молчанию пустыни, разве что послушать непальского флейтиста Manose Singh в джеме с Deva Premal?

И последний снимок. Надо останавливать поток сознания.Но напоследок я всё же ставлю что-нибудь психоделическое. Итак, Jefferson Airplane, «White Rabbit«. Не правда ли, между этих исполинских катушек с нитками вполне могла проплыть желтая подводная лодка?

Всем счастливого рождества! Спасибо за внимание.

Другие мои поездки в Гоби.